Я.СКИЦИН, В.СКИЦИН
КАК УМИРАЮТ ЁЖИКИ,
или Смерть как животворящее начало
в идеологии некроромантизма
(Опыт краткого обзора, вступление в исследование)
Авторы просят не воспринимать этот материал слишком серьезно.
Кое-где кусочки мозаики вывалились, и тело мальчика словно
пробито было кубическими пулями. Но он все равно был беззаботный
и живой.
В.П.Крапивин, "Крик петуха"
Настоящая работа ни в коей мере не претендует на полноту осве-
щения затронутой темы и лишь заявляет ее. Значительную часть ра-
боты составляют оригинальные цитаты из произведений В.П.Крапиви-
на (далее ВПК), во многом являющиеся самодостаточными.
Сразу хотели бы отметить, что мы глубоко уважаем Командора
(ВПК) и любим его произведения. Мы понимаем, что после этой
статьи каждый честный фэн и каждый человек, которому "всегда две-
надцать", имеет право и обязан застрелить нас из рогатки. Но от-
крытая нами тема требует донесения ее до масс.
Тысячелетиями человечество боялось смерти. Тысячелетиями ее
если и воспевали, то лишь как избавительницу от страданий. (Един-
ственное исключение - стихи Тони из пьесы Чапека "Мать": "...Но
вот прекрасная приходит незнакомка...") И только ВПК изучил страх
смерти и, отразив его в сознании вечно двенадцатилетнего ребенка,
преобразовал в радостное ее ожидание, в романтический порыв дли-
ною в годы, заложив, таким образом, основы нового течения, а в
будущем, может быть, и учения - некроромантизма.
Тему смерти ВПК нащупал не сразу. Первый погибший персонаж -
мальчик Яшка из "Той стороны, где ветер" - гибнет трагически и
бесповоротно. Однако уже и в этой повести проскальзывает момент
воскресения (именем Яшки хотят назвать лодку, правда, в конце
концов называют именем его мечты "Африка"; кстати, в дальнейшем
смерть часто выступает связующим звеном между жизнью персонажа и
реализацией его мечты). Причем тут же является намек на тему
смерти МНОГОКРАТНОЙ - лодка "Африка" сгорает. (В дальнейшем из
темы многократной смерти вырастает тема смерти как естественного
состояния, к которому можно стремиться и которое надо заслужить:
так, Дуго Лобман за покушение на ребенка наказан бессмертием).
"Только бы не насмерть"...- успел подумать Яшка..." [В.Крапи-
вин, М., "Дет.Лит", 1968, "Та сторона, где ветер": с. 134.- Я.С.,
В.С.] Но Яшка гибнет. Зато это желание сбывается у многих других
героев ВПК.
Достаточно вспомнить Игнатика Яра и Гельку Травушкина ("Голу-
бятня на желтой поляне"), Рому Смородкина и Сережку Сидорова
("Самолет по имени Сережка", но к ним мы еще вернемся), Валерку и
Василька ("Ночь большого прилива"), Ежики ("Застава на Якорном
поле"), гнома Гошу ("Возвращение клипера "Кречет"), и многих,
многих мальчишек из глубин Великого Кристалла. Часто, правда, эта
смерть символическая (как у Гальки из "Выстрела с монитора") - но
зато многократная. Тот же Галиен Тукк переживает гражданскую
казнь и изгнание, ожидание выстрела из пушки, в которой сидит, а
затем расстрела... Так же псевдосмерть переживает Севка Глущенко
- в дуэли с Иваном Константиновичем ("Сказки Севки Глущенко"). А
вот Стасик Скицын, похороненный заживо при участии шпаны, перехо-
дит грань между символической и реальной смертью, причем встре-
чается с характерным персонажем (назовем его "проводником отсюда"
["Проводники отсюда" иначе называются "психопомпы" (см. об этом в
"Темной половине" С.Кинга); это, например, воробьи (см ниже хож-
дение Ежики) или потусторонние создания (Чиба).- Я.С., В.С.]) -
отчимом.
Что важно, так это то, что именно после этой смерти у Стасика
"ВСЕ БЫЛО ХОРОШО": навсегда приходит Яшка, жутко гибнут злые че-
кисты... Невольно вспоминается история о том, как "все было хоро-
шо" после случая на мосту через Совиный ручей у А.Бирса.
Придирчивый читатель, возможно, уже готов обвинить нас в без-
доказательности. Ну что же. Мы тоже не сразу заметили. А когда
заметили, не сразу поверили... Итак, о придирчивый читатель, воо-
ружитесь книгой Моуди "Жизнь после смерти", вспомните все, что вы
знаете о "той стороне" (включая кирпичные лабиринты инферно из
фильма "Восставший из ада"), и запаситесь терпением на длинную
цитату. Итак:
"Вблизи кирпичные стены с отеками вовсе не казались приземис-
тыми. А башня стала совсем высоченной. В ней был арочный проход с
воротами из решетчатого железа. На них висел кованый средневеко-
вый замок. Но в левой створке ворот оказалась калитка тоже из же-
лезной решетки с завитками. Ежики осторожно пошатал ее. Петли за-
визжали, калитка отошла.
Под кирпичными сводами было сумрачно и неуютно, даже мурашки
побежали. Шумно отдавалось дыхание. В конце прохода видна была
серая, из валунов, стена, из нее торчали ржавые петли (наверное,
для факелов). [Ничего не вспоминается? Например "стена плача" из
"Ночи Большого прилива"? - Я.С., В.С.] Идти туда не хотелось, да
и незачем. Нужно было на башню. Ежики потоптался, зябко поджимая
ноги. И увидел справа и слева, в кирпичной толще, узкие двери.
Обе они были приоткрыты (железные створки даже в землю вросли)...
...Потянулась наверх лестница - почти в полной темноте, среди
тесных кирпичных стен. Ежики насчитал сорок две ступени и четыре
поворота, когда забрезжил свет. [И это - не первый "свет в конце
тоннеля"! - Я.С., В.С.] За аркой открылся широкий коридор с окна-
ми на две стороны. Он плавно изгибался.
Коридор явно уводил от башни, но иного пути не было. Не спус-
каться же обратно. Ежики осторожно пошел по холодному чугуну
плит. Их рельефный рисунок впечатывался в босые ступни. Под высо-
ким сводчатым потолком шепталось эхо. Изогнутые балки перекрытий
поднимались от пола между окнами и на потолке сходились стрельча-
тыми арками...
...Странно все это было: слева почти день, справа почти ночь.
И этот коридор - будто внутренность дракона с ребрами. И полное
безлюдье... [Граница! - Я.С., В.С.]
Тревожное замирание стиснуло Ежики. Такое же случалось, когда
он забирался в старые подземелья с надеждой отыскать редкости и
клады. Но там он был не один и к тому же точно знал, ГДЕ он.
А здесь? Зачем он сюда попал, куда идет?
Желание повернуть назад, помчаться прочь стало упругим, как
силовое поле. Он остановился. Уйти?.. [О, Моуди, Моуди! - Я.С.,
В.С.]
А там, сзади, что? Лицей, прежняя жизнь. Вернуться в нее, ни-
чего не узнав? Но... маленькая надежда, о которой он боится даже
думать... она тогда исчезнет совсем.
И кроме того, что написано на ребре монетки! "На дороге не ос-
танавливайся! Через границу шагай смело!" Ну, пусть не совсем
так, но смысл такой!
Ежики ладонью прижал карман с монеткой. То ли ладонь была го-
рячая, то ли сама монетка нагрета - толчок хорошей такой теплоты
прошел по сердцу. [Вообще монетка как ключ к проходу ТУДА - это
еще от медяков Харона...- Я.С., В.С.] И Ежики зашагал быстрее. Не
бесконечен же путь! Куда-нибудь приведет!
Коридор привел в квадратный зал с потолком-куполом. Там, в вы-
соте, тоже сходились ребра перекрытий. Окна были круглые, не-
большие, под верхним карнизом. На тяжелой цепи спускалась черная
(наверно, из древней бронзы) громадная люстра без лампочек и све-
чей. Она висела так низко, что, если подпрыгнуть, достанешь рукой.
Ежики подпрыгнул - сердито, без охоты. Из чащи бронзовых заго-
гулин вылетел воробей! Умчался в разбитое окно. [Вспомним о "пси-
хопомпах". И зачем ВПК подчеркивает это незатейливое событие вос-
клицательным знаком? - Я.С., В.С.]
Ежики присел на корточки. Отдышался. Потом сказал себе: "Не
стыдно, а?" Но сердце еще долго колотилось невпопад...
Потом он успокоился. Прислушался... И в него проникло то пол-
ное безлюдье, которое наполняло все громадное здание. Мало того,
и за окнами - далеко вокруг - не было ни одного человека. Ежики
теперь это чувствовал и знал точно. Даже всяких духов и привиде-
ний (если допустить, что они водятся на свете) здесь не было.
[Sic! - Я.С., В.С.]
Нельзя сказать, что это открытие абсолютного одиночества обра-
довало Ежики. Но и бояться он почти перестал...
...запутался Ежики в тесных темных переходах и на гулких вин-
товых лестницах (вверх, вверх!). И снова коридор. Теперь окна - в
сторону ночи. Именно ночи, потому что небо там уже зеленое, а лу-
на светит, как фонарь...
...Снова стало страшно: как он выберется отсюда, как найдет
дорогу в темноте?
"А зачем тебе дорога назад? Тебе нужна просто ДОРОГА..." И она
опять зазвенела в нем тихонько и обещающе: что-то будет
впереди... [Будет...- Я.С., В.С.]
Впереди, когда коридор плавно повернул, засветилась острой
желтой буквой Г приоткрытая дверь. Засветилась, отошла без звука.
В пустой и просторной комнате без окон горел у потолка мато-
вый шар-плафон...
...У стены, прямо на расколотых паркетных плитках, стоял чер-
ный переговорочный аппарат. Да, телефон...
...Там была большая прозрачная тишина пространства. Вдруг в
ней что-то щелкнуло.
- Ежики...- сказал очень близкий, очень знакомый голос ("Еши-
ки"!).- Ешики, это ты?
Он задохнулся. Оглушительно застучали старые часы. Но сквозь
этот стук донеслось опять:
- Ешики, это ты, малыш?
- Да,- выдохнул он со всхлипом.
- Ешики... В дверь налево, потом лестница на третий этаж. Там
комната триста тридцать три. Беги, малыш, беги, пока светит
луна... [Ибо Луна есть Солнце мертвых...- Я.С., В.С.]
Оглушающий звон опустился на него... Нет, это опять звенит в
наушнике! Ежики бросил трубку. Метнулся... Дверь налево...
О, как мчался он по лестнице, по коридору, сквозь полосы бью-
щей в окна луны! Он рвал эти полосы ногами и грудью, рвал воздух,
рвал расстояние!.. Но где же хоть одна дверь? Где?!
Наверно, здесь не третий этаж! Надо вверх!.. Какие-то ступени
в темноте, круглый поворот стен, пол идет наклонно все выше,
опять поворот... Прогудел под ногами металл невидимого решетчато-
го трапа над пустотой. Потом - р-раз! - и пустота эта ухнула,
раскрылась впереди, сжала грудь. [Еще одна смерть-в-смерти -
Я.С., В.С.]
Нет, он упал не глубоко, с высоты не больше метра. И не на
камни, на упругий пластик. Вскочил. Было пусто, темно, гулко.
Лишь далеко где-то сочился лунный свет.
Куда бежать?
И тогда Ежики закричал в горе и отчаянье:
- Мама, где я?! Щелкнуло в темноте. Мягкий мужской голос (яв-
но из динамика) сказал:
- Что случилось?
- Где третий этаж?!
- Здесь третий этаж. [Представьте себе этот диалог! - Я.С.,
В.С.]
Пустота налилась розоватым светом. Круглый вестибюль и двери,
двери, двери... Над одной бьются, пульсируют стеклянные жил-
ки-цифры: 333. [Ох, а не умножить ли на 2?..- Я.С., В.С.]
Ежики задохнулся опять, от стремительного разбега ударился о
дверь, откинул ее...
В белой комнате за черным столом сидели Кантор, незнакомый че-
ловек и доктор Клан.
Темно стало.
Ничего не стало..."
Страшно, а?.. Нам, признаемся сразу, стало страшно. И мы, пе-
ребивая друг друга, стали вспоминать, что же было дальше с
мальчишкой Ежики (и потом гасить на ночь свет не хотелось...)
Итак:
"Он оттолкнул велосипед и побежал. Навстречу! Хотел закричать.
Но мгновенно и безжалостно вспыхнули, накатили, облили горячим
светом огни летящего поезда. И Ежики в тоске понял: все, что сей-
час было,- лишь мгновенный сон, последнее видение перед ударом.
Позади - туннель, впереди - ничто. И сжался в черный комок...
...Но не было удара. Вспышка сама оказалась мгновенным сном.
Последним эхом прежних бед. Ежики открыл глаза."
Другая, столь же, если не более, характерная вещь - "Самолет
по имени Сережка". Мы вынужденно оставляем вне поля нашего зре-
ния вопросы о магии, о преобразовании христианства в язычество, о
соотношении реальности и фантазии в этой и других повестях. Огра-
ничимся лишь заявленной темой...
Итак: мальчик-калека Ромка одинок. Он, мечтая о друге и спут-
нике, посылает бумажный самолетик с рисунком - "вечернее небо,
оранжевое солнце на горизонте, и дорога, по которой идут двое
мальчишек" (идут, заметьте, на закат...). Самолетик, как выяс-
няется, залетает в некие Безлюдные Пространства, после чего к
Ромке приходит Сережка - странный парнишка, учившийся в магичес-
кой школе, умеющий ходить в "иные" пространства, запросто пешком
гулять по облакам, а также превращаться в самолет, но настойчиво
и даже навязчиво повторяющий при всяком удобном случае: "Я -
просто Сережка Сидоров, безо всяких талантов, обыкновенный
мальчишка..."
Обыкновенный-то обыкновенный, но, по его же словам, он приду-
ман Ромкой (и в то же время реален); он учит Ромку всему, что
умеет сам; он, главное, исцеляет Ромку (помните, как исцелился
Сухарик Львиное Сердце в повести А.Линдгрен?). Причем для исцеле-
ния необходимо пройти ситуацию смерти (вернее, приближения к
ней). Такое "исцеление смертью" происходит дважды, во "второй", а
затем в "подлинной" реальности.
И тут мы подходим к вопросу о средствах перехода за черту жиз-
ни. Одно из них известно человечеству со времен Харона [Это нача-
лось у ВПК еще с "Летчика для особых поручений" - помните, Зеле-
ный Билет покупался за "все деньги, что есть в карманах" - в дан-
ном случае... три копейки.- Я.С., В.С.]: монетка. В данном слу-
чае это особая, ритуальная, магическая монетка, с девизом (см.
выше) - "Через границу шагай смело..." На аверсе - номинал, де-
сять "колосков", а на реверсе - мальчишеский профиль. И это не
просто профиль: это - лик Первого Хранителя, Юхана-Трубача, по-
гибшего в незапамятные времена - но в то же время это мальчик
Юкки, который ходит по всем временам и пространствам, открывая
Дорогу (да-да, ту, по которой можно попасть в... иной мир) сот-
ням мальчишек, подобно своеобразному детскому Харону. И идет Юкки
навстречу своей героической гибели, о которой, безусловно, прек-
расно знает, ведь он - крупнейший знаток путей Кристалла...
...Прочие средства отличаются от талисмана-монетки тем, что
они - это действительно транспортные средства: корабли, самолеты
и прочее. Из кораблей первым был пароход-вездеход из "Летчика для
особых поручений" (таким летчиком-перевозчиком становятся и Се-
режка, и, затем - Ромка). Но самолет - более часто встречающийся
камуфляж античной ладьи. (Вспомним, кстати, самолетик лоцмана
Сашки из "Я иду встречать брата", летающий Нил Березкин из "Сине-
го города...") Промежуточное средство - летающий (!) клипер "Кре-
чет".
Есть также поезд: тот самый, всеми любимый до станции Мост,
туристский тихоходик "Пилигрим", поезд до Реттерхальма, ва-
гон-"курятник"...
Наконец, ладья, как она есть, встречается дважды: на лодке ве-
зут обоих мальчиков из "Детей Синего Фламинго" на остров Двид, и
Черный Виндсерфер готовится везти писателя Решилова уж совсем
буквально на тот свет. Но этот эпизод надо дать документально,- а
вы читайте и понимайте... и извините за длинную цитату, иначе
нельзя.
"В комнате я достал из портфеля холщовую сумку с лямкой через
плечо, уложил в нее несколько книг, которые возил с собой. В том
числе и "Плутонию". И снова вышел из дома. [Не какую-то книгу, а
книгу о подземном мире, мире Плутона - Я.С., В.С.]
...Когда куранты пробили половину двенадцатого, я оказался на
том месте, где днем распрощался с Сашкой. У широкого гранитного
парапета. Здесь огни светились редко, было безлюдно и тихо,
только из "Объятий осьминога" доносилась песенка:
И парус, и парус, и парус,
Как призрак уйдет в темноту...
"Ну и уйдет. Пора..."
Я пошел сперва по набережной, а потом уверенно свернул в неос-
вещенный переулок. Он полого спускался к воде, пахло сырым пес-
ком и водорослями. Я знал, что справа яхт-клуб, слева судоремон-
тные мастерские. Остались позади последние неяркие окошки, потя-
нулись по сторонам теплые каменные заборы. Сильно трещали ночные
кузнечики. [Кузнечик имеет для ВПК особое значение. Кузнечики
трещат в последней фразе "Заставы..." - в рае Ежики; желтые мон-
стры-кузнечики играют важную роль (в том числе роль перевозчиков)
в "Дырчатой Луне" - Я.С., В.С.] От этого треска, темноты, горько-
ватого запаха мелких береговых ромашек плавно закружило голову.
Но не болезненно, не тревожно. И я знал, что успею.
Впереди не светилось уже ни искорки, но я помнил дорогу. Мало
того, я даже видел в темноте. Я вышел на кремнистую, с редкими
травинками, площадку. Справа дышал теплой влагой простор бухты,
слева стоял похожий на склад сарай. Но мне было известно, что это
не склад и не сарай, а магазин старых книг.
Не светилось ни единой щели, но я решительно постучал в доща-
тую дверь. И ждал недолго. Раздались шаги, дверь отошла. Встал на
пороге человек со свечкой. Огонек освещал шкиперскую бородку и
морщинистый лоб над впадинами глаз. [Да-да... впадины... а о све-
чах - чуть ниже...- Я.С., В.С.]
- Капитан,- сказал я,- времени у меня мало. Я хочу оставить
вам несколько книг. Подарить...- И протянул сумку. [Плата за
проезд - Я.С., В.С.]
- Хорошо,- без удивления отозвался хозяин. И сумку взял.
- Только одну, "Плутонию", отдайте мальчику. Он обязательно
забежит к вам, я уверен. Его зовут Сашка...
- Я знаю,- сказал хозяин лавки. Он все ниже опускал свечу, и
лица его я уже не видел.
- Ну... вот и все. А говорить ему ничего не надо.
- Я понял, Игорь Петрович,- совсем негромко произнес хозяин.-
Я все сделаю, не волнуйтесь. Прощайте...- И дунул на свечу.
Я стал спускаться по деревянной, широкой, как терраса, лестни-
це и чувствовал, что хозяин смотрит вслед. Это тихо радовало ме-
ня. Хорошо, когда в такие минуты кто-то смотрит вслед...
Ни на берегу, ни на воде не было ни единого огонька. Возможно,
центр города скрылся за мысом, но все же не может бухта быть без
сигналов. А тут - ни маяка, ни мачтовых фонариков... Но это не
удивило меня. Я знал, что ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ. Словно когда-то уже
было такое. [И ведь было.- Я.С., В.С.]
Сплошная теплая чернота лежала над землей и над морем. В ней
дул мягкий ветер. И я ощущал, видел внутренним зрением, как в
этом ласковом, нестрашном мраке скользят недалеко от берега бес-
шумные паруса виндсерферов, а чуть подальше развернул марсели и
брамсели и ходит короткими галсами учебный бриг. Бег огней, без
слышимых команд... [Флот капитана Харона.- Я.С., В.С.]
И еще я знал, что у причала, на который сейчас приду, качает-
ся виндсерфер с черным неразличимым парусом.
Как правило, мачта и парус виндсерфера лежат на доске, пока
владелец не встанет на верткую палубу и не поднимет парусину за
гибкий гик-уишбон. Но у этого, моего виндсерфера мачта уже стоит
- как на яхте. И палуба лишь слегка заколеблется, когда я ступлю
на нее. Потому что это МОЙ виндсерфер, он ждет меня всю жизнь.
Я возьмусь за пластиковую дугу, подтяну лавсановое черное кры-
ло паруса, ветер мягко выгнет его, а я откинусь назад, чтобы
уравновесить упругую силу. Узкий корпус оторвется от причала и
заскользит, срезая круглым носом гребешки, которые чуть светятся
во мраке. Теплые брызги ударят по рукам и по лицу. И скоро в мяг-
кой, обнимающей меня тьме волны эти станут сильнее, доска побе-
жит со склона на склон, и я, никогда не ходивший на виндсерфере,
инстинктом угадаю секрет управления и сольюсь в этом движении с
черным ласковым ветром и плавными ритмами волн... Я засмеюсь,
когда вставшие навстречу всплески слизнут с меня лишнюю одежду,
сделают меня маленьким, ловким, гибким. И обнимут меня, десяти-
летнего, закружат и укроют в усыпляющей, нестрашной, никому не-
доступной мгле...
А что будет потом?
Если что-то и будет вообще, то, пожалуй, лишь это: доска прит-
кнется когда-нибудь к берегу, а вдали засветится закатная полоса.
Я выскочу на траву и, торопясь, побегу по заросшему склону вверх.
Чертополох будет хватать меня за мокрые ноги, но я, запыхавшись,
выбегу на бугор. И увижу, как слева темнеет похожая на замок во-
донапорная башня, как светится в закатном отблеске старая Спас-
ская церковь - памятник старины и гордость нашего городка - и как
горят огоньки в окнах знакомого двухэтажного дома. И в мамином
окошке горит свет... Ох и загулялся я!.. Ну и правильно, если
влетит! Главное, что я уже почти дома. Подожди еще минутку, я бе-
гу, вот он я!.. [Возвращение к родителям - тоже символ смерти,
так и девочку Ромка-самолет везет к ним... - Я.С., В.С.]
Виндсерфер и правда стоял у берега. Его узкий пластиковый борт
скребся о спущенные с причала плетеные кранцы. Парус, невидимо
растворившись во мгле, трепетал на ветру.
Сейчас я, сейчас...
Я сбросил на плиты пиджак, полуботинки, носки, галстук. Под-
вернул брюки. Подошел к краю. Заранее ощутил, как ступлю сейчас
на мокрую мелкоребристую палубу, как закачается она... Выждал,
когда наклонится ко мне мачта, ухватил ее... Ну!"
Вот как уходят:
"Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Ему предстоит дорога
В высокий край огневой.
Туда,
где южные звезды
У снежных вершин горят,
Где ветер
в орлиные гнезда
Уносит все песни подряд.
Там в бухте
развернут парус
И парусник ждет гонца.
Покоя там не осталось,
Там нет тревогам конца.
Там путь по горам
не легок,
Там враг к прицелам приник,
Молчанье его пулеметов
Бьет в уши,
как детский крик...
...Не надо,
не надо,
не надо,
Не надо его будить,
Ему ни к чему теперь память
Мелких забот и обид.
Пускай
перед дальней дорогой
Он дома поспит,
как все,
Пока самолет не вздрогнул
На стартовой полосе...
...Но если в чужом конверте
Придет к вам черная весть,
Не верьте,
не верьте,
не верьте,
Что это и вправду есть.
Убитым быть -
это слишком.
Мой друг умереть не мог.
Вот так...
И пускай братишка
Ему напишет письмо..."
Возвращаясь к вопросу о "проводниках отсюда" - там, куда они
уводят, у героев ВПК часто уже есть друзья. Один из них - Чиба
("Лоцман"), проводник проводника (есть еще всезнающие бормотунчи-
ки, роботы, домовые, ыхала и пр.). Что такое Чиба - непонятно.
Потустороннее существо. Игрушка, очень милая - но если вдуматься
и представить его рядом с собой, станет не по себе. Это - игру-
шечный оборотень, то клоун (см. клоунов из "Голубятни..." и "Оно"
С.Кинга), то котенок с головой клоуна или с рыбьим хвостом, то
вороненок (ты не вейся надо мной), то плюшевая обезьянка (опять
Кинг), то варан, то (бр-р!) птичий скелетик. И Чиба знает больше,
чем положено живым. Ему открыто закрытое для них:
"- Через пески...
- Что?!
- Через Оранжевые пески,- сказал он отчетливо.- На плато, что
рядом с Подгорьем,- пустыня. Горячая, с большим оранжевым сол-
нцем...
Я вздрогнул. И, пряча испуг, сказал пренебрежительно:
- Что за бред. Какая может быть пустыня в той местности?
- Может...
- Почему я там никогда про нее не слышал?
- А никто не слышал. Потому что никто не бывал там. Никто не
поднимался на плато.
- Ты спятил? Рядом с городом...
- Да! Все думают, что поднимались другие, и делают вид, что
там ничего такого. [Пусть кто-то говорит, что "там" ничего нет.
Есть, есть...- Я.С., В.С.] Просто так, пустыри. И говорят об этом
друг другу, и сами верят. А на самом деле... Я не вру, чес-
тное-расчестное слово! Ну, Чибу спросите!"
Чиба-то знает...
Чип - почти тезка Чибы, лягушонок из "Баркентины с именем
звезды" - тоже оборотень, которого не боится только главный ге-
рой, старый моряк Мартыныч, да еще братья-фантасты Саргацкие. Но
Чип еще вполне безобиден. Хотя и в этой сказке есть уже и очень
непростые корабли (сама баркентина и игрушечный кораблик), и ма-
гия, и мысли о гибели людей и кораблей.
В "Ночи большого прилива" смерть уже присутствует на каждой
странице. Иногда травестийная, как в первой части, в "Далеких
горнистах", но уже и там появляется история Трубача-Хранителя,
пока это Валерка - он же штурман Дэн - и пока эта история не так
однозначно безнадежна, хотя и здесь есть что-то вроде гибели
братьев, после падения с крепостной башни оказывающихся в Наигия-
ле... то есть, мы хотели сказать, в Старо-Подольске.
Светлый штурман Иту Лариу Дэн встречается со смертью - подлин-
ной или символической - много раз. Но это лишь подход к истории
смерти как состояния,- смерти как истинной жизни. Такую смерть
принимает Ежики и, видимо, Игнатик Яр (тут уместно снова вспом-
нить о свечках; у ВПК свечка - индикатор жизни; когда горит све-
ча, стоит упомянуть чье-то имя - и узнаешь, жив ли он; если жив,
свеча продолжает гореть, как это и было в случае обоих персона-
жей. А вот Капитан с глазами-провалами, Капитан, берущий книги в
уплату за проезд, имеет право задуть свечу...)
Очень интересна и показательна история посвящения в Командоры
("приема в мертвецы" по Пелевину) история Корнелия Гласа из "Гу-
си-гуси, га-га-га". Корнелий, чтобы на равных правах войти в мир
детей и, позднее, стать Командором (а это - главные "проводники
отсюда"), переживает последовательный ряд символических смертей,
последняя из которых могла быть и настоящей (ученые, занимающие-
ся "гранью" Вест-Федерации, не уверены, остался ли он жив).
Любопытна, между прочим, и легенда "безынд" о Маленьком рыба-
ке, мальчике-сироте, унесенным гусями на Луга. Во-первых, подчер-
кивается трудность пути в иной мир - Маленький рыбак должен под-
няться на гору, претерпев мучения, сильно напоминающие картины
буддийского ада; далее он приносит гусям-"психопомпам" кровавую
жертву (кормит их своим мясом); впрочем, этот момент вообще ха-
рактерен для сказок многих народов, поэтому его можно считать
скорее данью традиции; сам полет - как мы видим, типичный способ
перехода в иной мир; наконец, Луга - счастливое место, где ма-
ленький рыбак (а позднее - безынды из "спецшколы") находит роди-
телей. Встреча с предками - характернейшая особенность послежизни.
(Отвлекаясь от основной темы, хотелось бы отметить параллели
между "Гусями" и "Синим городом на Садовой": храм, как убежище,
настоятель как защитник, подземный выход из храма - путь спасе-
ния, и т.д.).
Ежики, если помните, после смерти перешел в другой, лучший
мир. То же происходит с писателем Решиловым (да и его спутником
Сашкой).
Сначала Решилов покидает больницу (casus incuzabilis). Попа-
дает в старую церковь, затем - в поезд "Пиллигримм", в Подгорье,
Кан-Орру... Как не вспомнить Нангилиму, следующий за Нангиялой
загробный мир... (у А.Линдгрен). При всем том его не оставляет
чувство (впервые осознанное ВПК в "Выстреле с монитора" и в "Зас-
таве...") вторичности переживаемой реальности.
В "Выстреле с монитора":
"Еще немного!
Павлик не бежал - летел. Сумка не успевала за ним, летела на
ремешке сзади. Козырек перевернутой кепки вибрировал на затылке,
как трещотка воздушного змея. [Опять ассоциация полета и смерти.-
Я.С., В.С.]
И в то же время странное, непохожее на бег ощущение не остав-
ляло Павлика. Будто он не только мчится. Будто в то же время он
сидит на скамье нижней палубы рядом со старым Пассажиром. И смот-
рит, как плывет в небе край обрыва с тонким силуэтом мальчишки."
И в "Лоцмане":
"Здесь страница кончалась. И вообще запись кончалась. На об-
ратной стороне листа ничего не было. Вот так...
Я осторожно положил Тетрадь на пол у кресла, закрыл глаза, от-
кинулся. Почему-то запахло больничным коридором - знакомо и тос-
кливо. И негромкий бас Артура Яковлевича укоризненно раздался на-
до мной:
- Игорь Петрович, голубчик мой, что же это вы в холле-то...
Спать в кровати надо. Пойдемте-ка баиньки в палату...
Я обмер, горестно и безнадежно проваливаясь в ТО, В ПРЕЖНЕЕ
пространство, в унижение и беспомощность недугов. О, Господи, НЕ
НА-ДО!.. Мягкая, живая тяжесть шевельнулась у меня на коленях.
Последняя надежда, последняя зацепка, словно во сне, когда сон
этот тает, гаснет, а ты пытаешься удержать его, хотя понимаешь
уже, что бесполезно... Я вцепился в теплое, пушистое тельце ко-
тенка:
- Чиба, не исчезай! Не отдавай меня...
- Кстати,- сказал Артур Яковлевич,- я смотрел ваши последние
анализы, они внушают надежды. Весьма. Если так пойдет дело, то...
- Чиба!
- Мр-мя-а...- отозвался он крайне раздражительно.
Я приоткрыл один глаз. Так, чтобы разглядеть Чибу, но, упаси
Боже, не увидеть белого халата и больничных стен. Чиба возмущен-
но вертел головой. Голова была клоунская, хотя туловище остава-
лось кошачьим."
И это не удивительно. Отнюдь неспроста Сашка вдруг обращенный
Тетрадью в Решку (Игоря Решилова, он же, собственно, alter ego
ВПК) сообщает между прочим:
"- Чего загадывать! Я не два раза помирал, а больше. Первый
раз еще при рождении. Думали, что не буду живой. Меня знаешь кто
спас? Генриетта Глебовна... Она сказала, что после этого буду до
ста лет жить, а это же целая вечность..."
На самом деле тема смерти у ВПК гораздо более обширна, чем мы
показали здесь. Смерть - истинная жизнь ("Лоцман"), смерть - ис-
целение ("Самолет по имени Сережка"), смерть - созидание ("Оран-
жевый портрет с крапинками"), смерть - награда, недоступная для
грешников ("Крик петуха") и неизбежно приходящая к достойным
("Голубятня..."). Есть еще один странный аспект темы смерти в
"Синем городе на Садовой". Вспомните, как Нилка, желая сказать,
что ему попадет от родителей, говорит, путая слова, что ему ус-
троят... эксгумацию (имея в виду экзекуцию). Н-да. Папа Фрейд,
утверждавший, что случайных оговорок не бывает, пришел бы в вос-
торг...
Более желчный критик, такой, например, как злой волжский бул-
гарин Рамон Бир-Манат, сделал бы из этого политическое обвинение
плюс историю болезни. Мы же не настаиваем даже на хлестком терми-
не, вынесенном в заголовок. И пусть Командор не обижается: мы оба
его очень любим, и никакой некроромантизм не заставит нас наз-
вать книги ВПК плохими или скучными. Но... но теперь, прочитав
статью, не охватывающую, как мы говорили, весь материал и всю те-
му, вчитайтесь в эти книги сами. И вы сами тогда ощутите весь
ужас - и весь оптимизм некроромантизма.
Оптимизм - потому, что, как мы уже замечали, смерть - это по-
рог, после которого можно сказать:
"...А ДАЛЬШЕ ВСЕ БЫЛО ХОРОШО.
Да, я не разбился!
Не верьте, если вам скажут, что Ромка Смородкин двенадцати лет
погиб в катастрофе. Чушь! [То же говорил и Бу Вильхельм Ульсон,
Принц Страны Дальней...- Я.С., В.С.]
Я под утро вернулся домой, мама еще спала. Я запрятал по-
дальше разодранные штаны и тоже лег спать.
А дальше все было хорошо. Жизнь пошла день за днем. Год за го-
дом.
Я закончил школу, потом художественное училище, институт. Стал
художником-дизайнером. Даже слегка знаменитым - после того как
наша группа получила премию за оформление главного павильона Ра-
тальского космопорта.
Я женился на девушке Софье Петушковой, которую в детстве зва-
ли Сойкой. И у нас родилась дочка Наденька - славная такая, весе-
лая. ... Мама моя души не чает во внучке.
Кстати, мама вышла замуж. Но не за Евгения Львовича, тот вско-
ре уехал из нашего города. Знаете, за кого она вышла? За дядю Юру!
Дядя Юра вернулся с далекой стройки, опять поселился неподале-
ку, стал захаживать в гости и вот... Не знаю, появилась ли у ма-
мы к нему большая любовь, но поженились и живут славно... [Закли-
нанием повторяется - все хорошо... там.- Я.С., В.С.]
Как видите, все со мной хорошо, вовсе я не разбился!
Случилось гораздо более страшное.
Разбился Сережка.
Он погиб в том самом году, когда мы познакомились. В детстве.
В сентябре.
Тогда по южным границам там и тут гремели гражданские войны
(словно людям хотелось оставить на Земле побольше Безлюдных Прос-
транств). И вот Сережка надумал помочь там кому-то. Или продукты
сбросить беженцам, или, может, малыша какого-то вывезти из-под
огня. Не знаю, он со мной этими планами не делился. Он только на-
супленным, чужим каким-то делался, когда мы видели на экране "Но-
вости" с южными репортажами.
И однажды он исчез. Дня три я не волновался: всяких дел было
по горло: школа, новые знакомства. Но потом встревожился, побе-
жал к нему домой...
...А через день услышал в "Новостях", что над побережьем сбит
еще один самолет. Неизвестно чьей ракетой, и сам неизвестный. С
непонятными знаками. И показали хвостовое оперение, которое упа-
ло на прибрежные камни. С голубой морской звездой на плоскости
руля...
Днем я держался. В школу ходил, даже уроки иногда делал. А
ночью просто заходился от слез. Старался только, чтобы мама не
услышала.
Иногда казалось даже, что сердце не выдержит такой тоски.
Может быть, и пусть? Не могу, не могу я без Сережки! Не надо,
чтобы делался он самолетом, не надо сказочных миров и Безлюдных
Пространств. Пускай бы только приходил иногда. Живой...
И он пришел! Ну да! Однажды ночью, когда я совсем изнемог от
горя, звякнула решетка на балконе. И открылась балконная дверь. И
Сережка - вместе с осенним холодным воздухом - шагнул в комнату.
В старом обвисшем свитере, с пилотским шлемом в руке. Сердитый.
[Вот спите вы, и... А сама сцена напоминает, во-первых, приход
Мастера к Бездомному; а, во-вторых, прилет вампира - не-мертвые
приходят на зов, прилетают на ночных крыльях, и входят с холодом
могилы по позволению хозяина...- Я.С., В.С.]
Я обомлел.
Он сел рядом, на тахту.
- Хватит уж сырость пускать... Даже разбиться нельзя по-нас-
тоящему...
- Это ты?! Ты снишься или живой?
- Вот как врежу по загривку, узнаешь, снюсь или нет... [Сереж-
ка отвечает, заметьте, лишь на первую часть вопроса. Он не снит-
ся: это-то и страшно...- Я.С., В.С.]
Я прижался к нему плечом.
- Не сердись...
- Ага, "не сердись"! Думаешь, это легко, когда тебя за уши вы-
таскивают ОТТУДА?
- А кто тебя... за уши?
- Он еще спрашивает! Кто, как не ваша милость!
- Сережка, ты больше не уйдешь?
...
- Сережка, а что там было? Как?
Он сказал глуховато:
- Ромка, не надо об этом. Выволок ты меня обратно, и ладно...
[Воистину, есть вещи, которых лучше не знать.- Я.С., В.С.]
- Но ты правда больше не уйдешь насовсем?
- Насовсем - не уйду...
Я зашмыгал носом от счастья.
- Но встречаться нам придется только по ночам. Все ведь ду-
мают, что меня нет... [То-то и оно...- Я.С., В.С.]
Я был готов и на это. Но...
- А где будешь жить-то?
- Уйду в Заоблачный город, устроюсь как-нибудь...
- А мы будем летать, как прежде?
- Будем... Только...
- Что? - опять вздрогнул я.
- Ты станешь расти и расти. А я теперь не смогу. Если разби-
ваются, после этого не растут... [Вот как сделать, чтобы было
всегда двенадцать... - Я.С., В.С.]
- Тогда и я не буду!
Кажется, он улыбнулся в темноте.
- Нет, Ромка, у тебя не получится.
- Почему?
- Ну, ты же... не разбивался насовсем.
- Тогда я... тоже!
- Только посмей!
- Тогда... я знаю что! Здесь я буду расти, а ТАМ всегда оста-
ваться таким, как сейчас! Как ты!
Он сказал очень серьезно:
- Что ж, попробуй. Может, получится...
У меня получилось.
Мало того, я научился притворяться. Стал делать вид, что сплю
в постели, а на самом деле убегал к Мельничному болоту, где бе-
зотказные чуки жгли посадочные костры. [То есть ночью, когда Ром-
ка был мертвым - Я.С., В.С.]
И туда же приземлялся Сережка-самолет.
Вот ведь какое дело: хотя он и грохнулся очень крепко, но все
же умел превращаться в крылатую машину, как и раньше. Я всего-то
лишь крыло повредил, а летать после этого не мог. Сережка же -
пожалуйста!
Наверно, в Заоблачном городе, где он теперь жил, сделали ему
ремонт. Не разовый, а капитальный... [Опять исцеление через
смерть - Я.С., В.С.]
Кстати, Сережка помирился со Стариком. И они вместе колдовали
теперь над новой моделью совмещенных Безлюдных Пространств. Ста-
рик даже разрешил Сережке прилетать в Заоблачный город прямо в
виде самолета, хотя это и нарушало какие-то правила...
Итак, я рос, делался взрослым, но по ночам, при встречах с Се-
режкой оставался прежним Ромкой Смородкиным. Нас обоих это впол-
не устраивало. И мы летали все дальше и дальше - в такие Прос-
транства, где Гулкие барабаны Космоса гудели, как набат...
...Порой я и сам вздрагиваю: а вдруг НИЧЕГО этого нет? И Се-
режки нет?
Для доказательства, что все это правда, я ночью улетаю с Се-
режкой в далекую-далекую степь, где всегда светит луна и причуд-
ливые камни - идолы и чудовища - чернеют среди высокой травы. Я
рву там луговые цветы и с ними возвращаюсь домой. [Опять Солнце
Мертвых, да еще и надгробия, идолы и чудовища! - Я.С., В.С.]
Ромашки, клевер и розовые свечки иван-чая, появившиеся в доме
февральским застывшим утром - это разве не доказательство?..
...Вот и все. Теперь вы сами видите, что слухи оказались пус-
тыми. А слезы - напрасными. "Сказка стала сильнее слез". Никто не
разбился до смерти.
Никто. Честное слово..."
Сентябрь, 1994